Репродуктор - Страница 15

— Да, — сказал усталый мужской голос после семи гудков подряд.

— Я Марина Камильская, мне передали, что следует позвонить по этому номеру, — как можно тише произнесла Марина.

— Серьезно? — со вздохом сказал голос. — А мне говорят, что следует меньше жрать жирного по утрам… Что нужно?

— Мне нужен Коробейник.

Голос многозначительно помолчал, после чего хлопнул трубкой, видимо, о крышку стола. Послышались шаги, потом в отдалении скрипнула дверь, и кто-то стал с кем-то говорить — разобрать слова было совершенно невозможно. Затем установилась полная тишина.

Марина, сама того не замечая, начала нервно переминаться с ноги на ногу. Она поймала косой взгляд охранников, которые, похоже, взялись ее обсуждать, и подумала, что следовало бы, как это делает Фима, им в ответ ехидно подмигнуть. Но нет, она просто отвернулась, чтобы ненароком не поинтересоваться, какого хрена они пялятся. Озабоченные уроды.

— Привет, — неожиданно сказала трубка.

— Привет, — отозвалась Марина, снова ощутив подпрыгивание сердца, — ты где?

— Давай так, — сказала трубка, — встретимся у тебя минут через тридцать-сорок.

— Чего это вдруг у меня?

— Можно и в ресторан поехать, и на площади Матерей встретиться. Только если нас навестят отличные ребята в штатском, не удивляйся.

Марина вдруг очень четко представила, как они сидят на скамейке у монумента Матерей. Вокруг побитые заморозком клумбы: на них еще не до конца осыпались бордовые цветы, и трава еще не стала бесцветно-белесой. Лешка ехидно прищуривается и что-то рассказывает, оживленно жестикулируя. А сзади — он еще не видит, но прямо у него за спиной — останавливается серый уазик. Из него неспешно выбираются люди в одинаковых черных полупальто и идут к ним, в пяти шагах друг от друга…

— А там, где ты живешь? — скорее по инерции спросила Марина.

— Ну, где я живу, тебе точно не понравится, — хмыкнул ее собеседник.

— Ладно, — сказала Марина, — давай через час.

Дверь была не заперта, но он все равно постучал.

— Привет, дорогая, — сказал Лешка и помахал рядом со своей головой каким-то пушистым хвостом, — принимай.

Он кинул ей в руки этот хвост, который оказался двумя песцовыми шкурками, и прошел в прихожую. Марина потрясенно смотрела на песцов: чудовищный дефицит, она даже не могла предположить, сколько они стоят.

— Это что еще такое? — по возможности холодно спросила она, запирая дверь.

— Это — маленький подарок. Один от меня, второй от Саньки Северова. Он шлет поклон и просит передать, что ты — единственная девушка, которой он хочет дарить подарки и петь серенады.

Лешка скинул ботинки и в рваных носках по-хозяйски прошлепал в ванную.

— Я, кстати, с ним солидарен, — услышала Марина его голос сквозь шум включенной воды. Я бы сказал тебе, что ты бесподобна, но ты ведь и сама в курсе.

Урод.

Из комнаты вышла сонная Собака. Цокая когтями, неспешно проследовала в коридор, обнюхала грязную Лешкину обувь и сунула нос в ванную.

— А-а, зверюга! — радостно завопил тот. — Привет-привет, собачище!

В последующие несколько минут из ванной доносился только топот, плеск воды, сюсюканье и добродушное гавканье.

— Как там твоя Сонечка? — спросила Марина, все еще стоя в коридоре и слушая, как Лешка играет с сеттером.

— Какая Сонечка? — искренне удивился он, выйдя из ванной с полотенцем на плече. — А-а, ты, наверное, Ксюшку имеешь в виду? — Лешка расхохотался. — Ревнуешь, Маринка? Приятно, черт возьми. Ой-ой, как приятно.

Марина закатила глаза и уплыла на кухню. С деланной серьезностью открыла холодильник, передвинула с места на место упаковки с соком и йогуртом, пошуршала пакетом с цветной капустой. Хотелось есть, но вытащить при Лешке магазинные котлеты ей казалось верхом позора. Поэтому она достала диетический ржаной хлебец и принялась неспешно от него откусывать, глядя в окно.

Лешка зашел на кухню (около его ног вертелась Собака) и с удивлением уставился на новый гарнитур — ну еще бы, при нем ничего подобного в квартире не водилось. Он пощелкал выключателем встроенных лампочек, открыл дверцу посудного шкафчика.

— Шикарно, — покачал головой Лешка, — теперь тебя уже можно раскулачивать. А Ксюшка ушла, — тут же без перехода сообщил он. — Не вынесла душа поэта… ну и так далее. Ты же знаешь, со мной попробуй поживи.

— Да уж в курсе, — фыркнула Марина.

— Ну вот. Теперь я снова одинокий мышь. Можешь меня поздравить.

Зазвонил телефон — мама интересовалась, как у Марины на работе и когда она соберется зайти «не на десять минут». Дочь что-то дежурно отвечала. Без эмоций, без подробностей.

— У тебя там кто-то есть? — наконец спросила мама.

— Нет, — ответила Марина, — давай потом поговорим.

И положила трубку.

Во время разговора Лешка спокойно, без малейшего намека на приличия пристально разглядывал Марину. Он был по-прежнему хорош, этот Леша. Алексей Витальевич Коробейников. Метр семьдесят семь, вьющиеся всклокоченные волосы. Черные. И такие же черные восточные глаза. Ямочка на подбородке и короткий косой шрам на левой скуле. Спокойный, монолитный, с застывшей ироничной полуулыбкой.

Стрингер. Может быть, последний представитель профессии в городе, по крайней мере последний из известных Марине. Он зарабатывал репортажными съемками, когда они познакомились, и уехал на очередной эксклюзив в тот день, когда они разошлись. Поначалу Лешка снимал все подряд и пытался продавать это Первому и Второму каналам. Однако там брали один сюжет из десяти, платили скудно и все напирали на то, что надо вставать в штат. А когда Лешку на три месяца посадили за незаконные съемки приграничной полосы, вообще как отрезало: у него перестали брать что бы то ни было. Он стал халтурить по свадьбам, по каким-то юбилеям, в перерывах впадал в тихие лежачие запои, молчал по несколько дней.